Андрей Бриль: Мы находимся на пороге нового этапа индустриализации, но кадров для нее нет

Что из советской системы образования надо вернуть, и почему без ответов на вопросы — кому принадлежит госсобственность и как поступить с триллионами кэша — нельзя учить бизнес, — на DK.RU.

#ОБРАЗОВАНИЕ#МНЕНИЯ

Председатель совета директоров «Корин Холдинга», вице-президент российской Гильдии управляющих и девелоперов (РГУД) Андрей Бриль рассказал, почему переход на Болонскую систему был вреден для российского образования, и какие шаги необходимо предпринять, чтобы сделать его адекватным сегодняшним вызовам.

— Проблемы вузовского образования обсуждаются очень часто. Одна из дискуссий состоялась в этом году на Иннопроме. На сессии «Образование 4.0» собралась представительная компания: ректор РХТУ им. Д. И. Менделеева, представители корпоративных университетов ТМК и Уралхима. Модератором выступил профессор Высшей школы бизнеса НИУ ВШЭ Михаил Аким. Меня спросили, соответствует ли существующая система образования задачам нашего региона, и предложили отказаться от политкорректности, поскольку от нее уже мухи дохнут, причем не только на Иннопроме. Из-за ограничения во времени приходилось говорить тезисно, коротко, без развернутых обоснований.

«Слава Богу, что Россию исключили из Болонского процесса»

Первый вывод, который я озвучил: существующая система высшего образования не вполне соответствует потребностям нашего региона, как и других промышленных областей. С чем это связано? Если вынести за скобки объективные причины и процессы в экономике, оставив лишь сделанное «руками», — с переходом на Болонскую систему. Он заложил основы для серьезных проблем. Можно сказать: слава Богу, что Россию исключили из Болонского процесса, но, полагаю, важно разобраться, что он собой представляет, и зачем был придуман.

Болонская система — не просто разделение обучения на четырехлетний бакалавриат, полутора- или двухгодичную магистратуру и аспирантуру. Для унификации европейского образования были серьезные причины. Во-первых, в Европейском союзе существовал и существует открытый общий рынок. Во-вторых, во многих отраслях экономики произошла стандартизация, и все работают по более-менее одинаковым технологиям. Есть разные уровни и инновационные прорывы, но база одинаковая. Сформировано относительно единое культурное пространство, общность и целостность которого необходимо укреплять. Единая система образования помогает в решении этой задачи и дает возможность специалистам из разных стран работать на всей территории Европы.

Внедрение Болонской системы в России вызвало у меня недоумение — наши стандарты не унифицированы с европейскими, хотя в ряде отраслей, связанных с экспортом, приходится им следовать. У нас нет общего культурного пространства и общего с Европой рынка труда для рядовых специалистов. При этом есть визовые барьеры и ограничения. В целом, было не понятно, что мы делаем, зачем, как и в какой процесс мы собираемся включиться.  

В СССР существовала система специалитета, а одной из сильных сторон образования была его универсальность — по крайней мере, в области фундаментальных инженерных и общественных дисциплин.

Мне кажется, большинство людей, участвовавших в переходе на Болонскую систему, даже не понимали, что и ради чего делается. У тех, кто понимал, очевидно, были свои резоны. Но вопросы содержания сложные и долгие, а переходить надо быстро — всегда же есть планы.

Из Болонской системы мы взяли формальное деление на бакалавриат, магистратуру и аспирантуру. Учебные программы изменили, столпами обучения стали компетентностный подход, ранняя специализация и индивидуальные образовательные технологии.  

Когда я слышу рассуждения в духе «мы начнем применять компетентностный подход, и у нас будут вырабатываться компетенции», у меня возникает вопрос: а до сих пор компетенции не вырабатывались? Что касается бакалавриата, он дает возможность, отучившись четыре года, отправиться работать. Когда я учился, того, кто покинул институт после четвертого курса, называли человеком с незаконченным высшим образованием. Он получал не диплом, а справку, по сути, свидетельствовавшую о профнепригодности. Сейчас все изменилось.  

В стране была разрушена система профессионального технического образования: не стало ПТУ, занимавшихся подготовкой специалистов рабочих профессий. Перенести эту функцию в бакалавриат и систему вузовского образования в целом невозможно. В то же время во многих магистерских программах (хотя среди них есть выдающиеся) повторяется содержание бакалавриата.

Что стоит за словосочетанием «индивидуальные образовательные траектории»? Например, что я могу закончить бакалавриат по сварочному производству, а потом радикально сменить направление: поступить в искусствоведческую магистратуру и стать специалистом в области искусствознания? Я утрирую, но во многих случаях посыл получился именно такой, и, исходя из него «кроились» образовательные планы. Специалитет был ликвидирован, хотя некоторые вузы его сохранили. Разбивка процесса обучения не обеспечивает необходимой подготовки для работы во многих отраслях.

В нашем регионе много промышленности. Сейчас мы находимся на пороге нового этапа индустриализации, и нам нужны инженерные и научные кадры, имеющие фундаментальную подготовку. Существующая система обучения не очень адекватна этой задаче. Выход из Болонского процесса открывает возможность для возвращения специалитета.   

Вузы не слышат МСБ

Вузы предпринимают огромные усилия по восстановлению контактов с работодателями. Сейчас они взаимодействуют только с крупным бизнесом, потому что у него есть деньги, и он внятно формулирует задачи. Однако огромный пласт региональной экономики (не меньше 50%) составляет малый и средний бизнес. К сожалению, потребности этих предприятий в специалистах не учитываются. Вузы не фокусируют на них внимание.

В то же время в крупной корпорации есть блоки, отвечающие за стратегическое управление, технологии и аналитику, есть специалисты в сфере складской логистики, закупок, продаж. В такой структуре новый человек окружен людьми, с которыми можно советоваться, которые могут его учить углубленно. Чем меньше предприятие, тем более универсальным специалистом вынужден быть предприниматель: он сам себе и топ-менеджер, и эксперт по стратегическому планированию, и финансовый управляющий, и логист. Если потребуется глубокое погружение в специализацию, ему придется подучиться или найти квалифицированного сотрудника. При этом ошибки малому и среднему бизнесу обходятся очень дорого. 

Система подготовки управленцев и предпринимателей «хромает»

На сессии обсуждался вопрос подготовки специалистов в конкретных отраслях — ИТ, строительстве, металлургии, торговле, логистике, электромашиностроении и так далее. Я вижу две проблемы. Первая: надо восстановить систему профессионального технического обучения. Не важно на какой базе — в рамках корпоративных структур или государственных ПТУ, — но это стратегическая задача. Она должна быть приоритетной.

Вторая проблема связана с управленческим образованием, образованием менеджеров, руководителей производств. Человек, который создает предприятие или приходит им руководить, должен хорошо разбираться в отраслевой специфике, ведь металлургический завод, ресторан, агрофирма и строительный трест отличаются друг от друга с точки зрения продукта, технологий и управления. Без знания предмета человек не сможет работать в отрасли, а подчиненные будут без конца его обманывать. Еще менеджеру-управленцу необходимо образование, формирующее представление об экономике предприятия. Он должен понимать, из чего складывается и как считается себестоимость, как объем производства влияет на прибыль, как устроены цепочки закупок и продаж, как их организовать, как управлять офисом, что происходит с инвестициями, как они преобразуются в основные фонды — вопросов масса.  

Раньше этот комплекс знаний давало инженерно-экономическое образование. Я сам когда-то его получил. Нам преподавали не только экономику машиностроительного предприятия и технологии машиностроения, но и читали курсы о сварочном и литейном производствах. Был углубленный курс бухгалтерского учета. В результате мы выходили из вуза подготовленными и с инженерной точки зрения, и с управленческой. В советские времена примерно 70% руководителей промпредприятий были выпускниками таких факультетов.

К сожалению, за годы образовательной реформы, из многих вузов исчезла такая система подготовки. В настоящий момент все в бизнесе остро ощущают потребность в специалистах с инженерно-экономическим образованием.

В стране есть проблема и с предпринимательским образованием. Произошла буржуазная революция, мы отказались от коммунистического проекта, сформировались частный бизнес и частное предпринимательство. Но что это такое, до сих пор для многих загадка. Студент должен понимать, чем занимается предприниматель, что им движет, и что он как наемный работник будет делать в компании. Если же он сам решит стать предпринимателем, то должен осознавать, что это за сфера, какие требования к личности и характеру в ней предъявляются, какими знаниями надо обладать, чтобы добиться успеха.

В начале двухтысячных по просьбе руководителей Уральского федерального университета я подготовил спецкурс по организации предпринимательской деятельности. Я читал его больше десяти лет будущим экономистам, машиностроителям и инженерам-механикам в УрФУ, на кафедре технологического предпринимательства в МФТИ и в Урало-Сибирском институте бизнеса, ведь состоявшимся предпринимателям тоже важно понимать, чем они занимаются. На мой взгляд, подобный курс должен быть в числе базовых в системе инженерно-управленческого и экономического образования. Сейчас этого нет. Это большая беда, потому что без четкого понимания, что такое предприниматель, чем он занимается, какова его роль, каков его инструментарий, страна не может двигаться вперед.

Кто виноват, разберется СК. Наш вопрос: что делать?

После длительного обсуждения обозначенных выше проблем меня просили подвести итоги и сказать, кто виноват и что делать. Кто виноват, меня не интересует. Пусть в этом разбираются СК и прокуратура. Я высказал мнение о том, что надо делать. Первое — проанализировать реформу образования и решить, как поступить со средней школой, потому что главная катастрофа произошла именно в ней. Люди, работающие в вузах, знают и видят, насколько упал уровень выпускников. Они умные, у них горят глаза, они стремятся к лучшему, но они абсолютно никакие. С ними надо начинать не от Адама и Евы, а вообще не знаю откуда. Многие вузы вынуждены на первых курсах решать проблемы школьной подготовки своих студентов.

Второе — надо серьезно и вдумчиво подойти к вопросу восстановления специалитета, понять, для каких областей он необходим, и где системы «бакалавр-магистр- аспирант» достаточно. Чтобы восстановить сквозной специалитет, придется менять содержание учебных курсов.

Еще одна группа выводов связана с ложными приоритетами в области постшкольного образования. Один из них — переподготовка специалистов. Многие твердят, что в 50–55 лет нужны новые компетенции, и людей в возрасте надо срочно переучивать. Думать так — не преступления, не ошибка, а просто глупость. Представим человека в возрасте 55 лет, которого хотят переучить на новую профессию. Дальше ему придется прийти в коллектив молодым специалистом. А у него впереди всего 5–10 лет работы. В такой ситуации никто не захочет учиться заново, кроме любознательных людей, делающих это для себя. Это пустые хлопоты, это ложный приоритет, и тратить на него деньги и компетентностные ресурсы, на мой взгляд, непрактично и неправильно.

Если продолжительность жизни вырастет до 120 лет, на пенсию человек будет выходить в 100 лет, то ради 50 лет работы будет смысл проходить переподготовку. Пока же говорить о ней как о государственном приоритете очень глупо.

Я знаю только один успешный пример массовой переподготовки специалистов в истории нашей страны. В конце 1930-х годов конников Семена Будённого хотели переучить на танкистов. Те сопротивлялись как могли. В 1941 году проблема решилась: их убили или взяли в плен, а лошадей съели. В армию пришли молодые люди, не обремененные навыками джигитовки и рубки лозы, сели в танки и поехали воевать. Вопрос смены поколенческо-технической парадигмы был решен.  

Вызывает вопросы и культ цифровизации. Я занимаюсь автоматизацией управления с 1977 г. Многих людей, которые сегодня вовсю шумят по этому поводу, еще не было в проекте. Хотите молиться на молоток или микроскоп? Пожалуйста! Но не забывайте, что цифровизация, компьютеры, компьютерные технологии не более чем инструменты. Они не могут быть самоцелью.

Важно помнить: в течение 25 лет государство не замечало ИТ-сферу, тем не менее, на ровном месте, в условиях жестокой конкуренции, без господдержки обычные русские мальчики и девочки создали конкурентоспособную по мировым меркам ИТ-индустрию. Не стоит сомневаться, что все компании прекрасно понимают, что и зачем им надо, и делают это.

В то же время масса проблем требуют вмешательства государства. Например, я не вижу реальной господдержки в области разработки микроэлектроники, как не вижу, чтобы госкорпорации обязали перейти на 1С с SAP и Oracle.  

Еще одна «волшебная палочка» наряду с цифровизацией — инновации. Предполагается, что нам категорически не хватает инновационных стартапов. Это странное заявление и очень странный приоритет. В России катастрофическое перепроизводство инновационных стартапов — в экономике нет спроса на то, что они делают. Госкорпорациям инновационные стартапы не нужны, потому что по их логике и в рамках их управленческих моделей надо действовать в рамках их контура. Крупный бизнес тоже любит все контролировать, поскольку ставки высокие. У него нет времени и компетенций, чтобы работать с этим «бульоном», который кипит вокруг. А у малого и среднего бизнеса нет на это средств. Чтобы внедрить и коммерциализировать разработку, он должен получить пятнадцатилетний кредит, ставка по которому не будет меняться, а залогом выступит сам проект. То есть, получить венчурный инвестиционный кредит. Таких продуктов в нашей банковской системе нет. 

Поскольку в России нет своего рынка, инновации создаются с прицелом на мировой рынок. Как только стартап встает на ноги, он уезжает за границу. Фактически всеми государственными программами поддержки инновационных стартапов мы развиваем экономику других стран, готовим специалистов и технологии для иностранных корпораций.  

Что не так с российской экономической наукой

Я не понимаю, как в России можно заниматься бизнес-образованием, поскольку повестка, которая обсуждается нашей экономической наукой и создает фундаментальную основу для системы обучения, сводится к трем темам. Это институциональные реформы, административные барьеры и инвестиционные рейтинги. Как практикующий больше 30 лет бизнесмен я ни про первое, ни про второе, ни про третье ничего толком сказать не могу.

Административные барьеры, наверное, есть. Но только для тех, кто не пытался построить бизнес в Люксембурге, Франции или Канаде. Список можно продолжить. Наверное, инвестиционные рейтинги, кто-то читает, но я не встречал ни одного инвестора, который принял решение о размещении миллиардного производства на основании подготовленных у нас инвестиционных рейтингов. Я не понимаю, что такое институциональная реформа: о чем идет речь, как проконтролировать, что эти реформы выполнены, как количественно оценить их результаты.

Повестка, на которой должна базироваться система бизнес-образования, зависит от постановки и ответа на совершенно другие вопросы. Увидев по телевизору ролик «Газпром — народное достояние», многие соотечественники стали спрашивать: где моя доля нефтегазовых доходов? Их не смущает отсутствие у них на руках юридически обязывающих документов, которые фиксируют их права собственности на какие-то объекты и права на денежные потоки из госсектора.

Без понимания, что такое госсобственность, кому она принадлежит, как она управляется, и какие отношения с ней имеют граждане нашей страны, вообще непонятно, как могут существовать люди в сфере экономики.

Второй вопрос: какими должны быть доли государственного и частного сектора в стране и по отдельным отраслям? Если его не ставить и не отвечать на него, страна не может развиваться. Этот вопрос поддается научному качественному обсчету и анализу.

Третий: что сейчас является главным — инфляция, или восстановление инвестиционного процесса? Что делать с денежной массой, платежеспособным спросом, откуда возьмутся инвестиции для тех же инноваций и для импортозамещения? Как должна работать в этих условиях банковская система, что она должна делать?  

Четвертый: 90-е и 2000-е были годами тотального разграбления страны, или годами самого успешного модернизационного проекта в истории России за последние 150 лет? Это содержательный научный вопрос, который даже не ставился.

Пятый вопрос связан с полковниками, на чердаках у которых лежат деньги в кэше. Несложный расчет показывает: там две или три экономики Российской Федерации. Что это — добавленная стоимость, прибыль до/после налогообложения? Это десятки триллионов рублей, которые не могут быть запущены в хозяйственный оборот. Как эти деньги запустить на пользу экономики — вопрос для экономистов. Что делать с преступниками, пусть решает СК.

Пока на эти вопросы не будут получены ответы, я не понимаю, как заниматься бизнес-образованием.  На секции меня назвали пессимистом. Это не так. Совершенно законный и очень большой оптимизм в меня вселяет то, что многие частные структуры занялись образованием — и профессионально-техническим, и высшим. Они создают корпоративные университеты и активно сотрудничают с существующими вузами. Принципиальное отличие государственного деятеля от частного предпринимателя заключается в горизонте планирования: государственный деятель планирует свою жизнь от выборов до выборов, а частный предприниматель — на горизонте жизни трех поколений семьи: собственной, своих детей и внуков. Это тот самый горизонт планирования, который нужен для системы образования.

ИСТОЧНИК